Книги
Реклама
Андрей Богданов. Александр Невский

Святая Евфросиния Суздальская


12-летняя невеста скоропостижно скончавшегося князя Фёдора испытала страшное потрясение. Она приняла постриг в женском монастыре прямо в Суздале, куда приехала на свадьбу. Отказаться от радостей светской жизни юной и хорошо образованной девушке, превосходящей своих сверстниц в красоте, было нелегко. Отец, святой князь Михаил Всеволодович Черниговский, и наставник княжны боярин Фёдор, преподали ей не только Священное Писание. В Житии Евфросинии монах суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Григорий передал дошедшие до него предания о великой любви княжны к книгам. «Она познала все книги Вергилия и витийски (других поэтов. – Авт.), сведуща была в книгах Эскулапа и Галена, Аристотеля, и Гомера, и Платона».
Не удивительно, что, по рассказу Жития, Евфросиния много лет выдерживала жестокую борьбу с искушениями; она постоянно терпела нападения бесов и молилась о своём укреплении в этой «брани» (войне). Игуменья, которой жаловалась святая дева, сказала ей: «Без нападения врага не было бы твердых воинов царских, и Господь попускает любящим Его терпеть искушения, дабы явились добродетели их». Свои знания Евфросиния несла на благо людям. Она успешно занималась врачеванием, сначала сестёр, а когда на Русь накатил мор, – всех принимаемых в обители больных тяжкими недугами. Легенды ходили о чудесных исцелениях неизлечимых больных от её рук.
Евфросиния не занимала начальственной должности в обители, но своей жизнью и подвигами она так возвысила ее значение, что обитель стала лучшим женским монастырем на Руси. С годами святая отказалась от принятого с момента пострижения безмолвия. Сестры ее почитали, а игуменья обращалась за советом. По предложению святой монастырь был разделён на две половины: девичью и вдовью. Суздальские жены посещали церковь Троицы на половине вдов, а девицы – главную монастырскую Ризоположенскую церковь на половине дев.
По всей Руси прошла молва о мудрости Евфросинии. Люди приходили из дальних мест послушать её поучения о любви, молитве, послушании и смирении. Полагают, что она обладала даром пророчества. Она предсказала разорение Суздаля и мученическую смерть отца в Орде. Передавали, что преподобная видела двух ангелов, охранявших обитель с натянутыми луками в руках. Они сказали, что инокини, которые будут искать спасения вне стен обители, или вернутся в нее, или пострадают. Когда в 1238 году воины Батыя опустошили Суздаль, Евфросиния с сестрами дни и ночи молилась о спасении обители. Предание гласит, что враги не смогли подойти к монастырю, а Батый узнав об этом, пытался с холма разглядеть святую обитель, но та сокрылась от него.
Когда отец отправлялся в Орду, где его ждало мученичество, Евфросиния в письме к нему просила твердо стоять за веру, «…не склоняться на волю цареву» и слушаться боярина Феодора, «философа из философов». В день казни отца и боярина Феодора 20 сентября 1346 года оба в видении предстали перед ней, поведали о своей кончине и благодарили за молитвенную помощь в смертный час.
После смерти отца святая облеклась в рубище и много дней провела в посте и молитве. Один из граждан Суздаля удивился, узрев ее ветхое одеяние. Евфросиния сказала: «Рыба на морозе, засыпанная снегом, не портится и не воняет, и даже становится вкусна. Так и мы иноки, если переносим холод, становимся крепче и будем приятны Христу в жизни нетленной».
Ровно 17 лет, до своей кончины 25 сентября 1250 г., несла Евфросиния монашеский подвиг. Житие сохранило одно из наставлений святой: «Счастлив дом, в котором господа благочестивые, счастлив корабль, который управляется искусным кормчим, блажен и монастырь, в котором обитают воздержанные иноки. Но горе дому, в котором обитают нечестивые господа; горе кораблю, на котором нет искусного кормчего; горе монастырю, на котором нет воздержания; дом обнищает, корабль разобьется, а монастырь опустеет. Ты же, боголюбезный человек, твори милостыню, прежде всего домашним слугам твоим, и если хочешь дать от щедрот твоих нам в монастырь, то пришли только деревянного масла, свечей и ладану. Этого нам достаточно!»[65].
* * *
Князю Фёдору не суждено было стать искусным кормчим Северо-Восточной Руси. Но у Ярослава был ещё Александр. Теперь все надежды отца были на него. Вернувшись с несчастной свадьбы в Новгород, 12-летний князь (по возрасту он был уже готов к военному походу) подоспел к началу необъявленной пока войны с немцами. Вместе с рыцарями Ордена новгородские изгнанники Борис Негочевич со товарищи и сын беглого псковского князя Владимира Ярослав внезапно атаковали Изборск. Обманом эта пограничная крепость была захвачена. Но псковичи во главе с посадником Ярослава отбили Изборск, много немцев и изменников порубили, а князя и часть бояр взяли в плен и отправили в заточение в Переяславль.
Озлобленные неудачей, немцы перестали скрываться за новгородско-псковскими «диссидентами». Крестоносцы напали на Тесов в земле Новгородской, захватили знатного человека Кирилла Синкинича и держали его в оковах в Медвежьей Голове. Сильной дружины у Александра ещё не было: пришлось звать на помощь отца с переяславльскими полками.
Зимой 1234 г. войско Ярослава расположилось в Новгороде. К нему присоединились ополчения республики из города и всей области. Сила, в рядах которой выступил со своей молодой дружиной Александр, двинулась на Юрьев – резиденцию епископа, который, как справедливо полагали на Руси, руководил атаками крестоносцев. Целью русского похода было нанести немцам экономический ущерб, который заставил бы епископа отказаться от враждебных действий.
Став лагерем у Юрьева, Ярослав распустил часть войск «в зажитие воевать»; проще говоря – грабить и уничтожать имущество противника. Епископские рыцари из Юрьева и орденские братья из Медвежьей Головы этого вынести не смогли. Покинув крепости, немцы атаковали русские сторожевые посты и гнали их до самого лагеря князя. Русские полки были наготове и ударили навстречу врагу.
По сигналу боевых труб и литавр блистающая сталью стена русских всадников ударила в бока лошадей шпорами и с места, одним прыжком выслала их в галоп[66]. Первыми, на лучших конях, во главе своих дружин скакали под знамёнами с золотыми львами Великого княжества Владимирского князья Ярослав и Александр, наставив длинные копья и прижав к плечу и колену ярко расписанные щиты. Мы не знаем, какой именно знак видели немцы в последние мгновения своей жизни на щите Александра. Но, скорее всего, это было изображение его патронального святого Феодора Стратилата, которое он потом использовал на своих печатях.
Впервые Александр не в учении, а на поле боя нанёс противнику таранный удар копьём. Отвыкшая в землях язычников от правильного копейного боя рыцарская кавалерия была смята; выбитые из седёл, но ещё живые всадники растоптаны лавиной русских дружинников, за которой поспешала подобрать и пленить выживших новгородская пехота. Уцелевшие рыцари, сержанты и кнехты в беспорядке скакали прочь, до реки Омовжи (Эмайыги); немалая их часть в попытке спастись от русской конницы вылетела на хрупкий весенний лёд.
С глубоким сожалением смотрели Ярослав и Александр на проваливающихся с конями под лёд и бесславно тонущих рыцарей. Князьям не в радость была такая гибель людей, тем более их собратьев-воинов. Подобрав несколько своих павших дружинников и завершив разорение окрестностей Юрьева, князья двинулись восвояси с радостными новгородцами, не потерявшими ни одного человека.
Немцы «поклонились» князю Ярославу, а он «взял с ними мир на всей правде своей»[67]. Со времён С.М. Соловьёва историки понимают это так, что именно в результате похода 1234 г. Ярослав выговорил для себя и потомков своих Юрьевскую дань, которую немцы платили князьям как арендаторы эстонских земель их законным владельцам, русским, и за невыплату которой царь Иван Грозный потребовал Ливонию назад[68].
Едва успел Ярослав, прозорливо решивший задержаться в Новгороде и помочь сыну, отпустить большие полки в Переяславль, как на владения республики налетела литва. Лихие конники внезапно атаковали Старую Руссу и влетели через укреплённый посад до самого торга. Но рушане, как называет жителей Руссы летописец, были тёртыми калачами. Гарнизон во главе с княжеским наместником, Ярославов управитель-огнищанин с помощниками-гриднями, купцы и гости немедля схватили оружие и выбили врага из посада в поле. В полевом сражении враг был отброшен, но рушане потеряли четырёх знатных горожан, в том числе попа Петрилу.
По этим вестям Александр вместе с отцом вскочил на коня и бросился вдогон литве, послав городское ополчение на ладьях по р. Ловати. В пути пехоту пришлось отпустить – новгородцы в спешке не взяли необходимых запасов еды. (Я тоже удивляюсь, но, по крайней мере, такова была их официальная версия.) Княжеская и новгородская конница настигла лёгких и неуловимых литовских всадников в Торопецкой волости у селения Дубровны. Здесь, в 120 км от Старой Руссы, произошёл решительный бой.
Александр увидел в деле иную тактику боевых действий, отразившуюся, между прочим, и в двойственности русского вооружения. Нагнать и навязать бой лёгкой кавалерии литовцев в полном доспехе для таранного удара было невозможно. Ни двойная броня, ни тяжелые шлемы с личинами, весом в 3 кг и более, для такого стремительного преследования не были предназначены. Дружинники в кольчугах и шлемах с открытыми лицами применяли в высокоманёвренном бою лёгкие копья и мечи (существовавшие на Руси наравне с тяжёлыми), луки и метательные копья-сулицы.
В сече русские воины не имели явного преимущества, но «тут помог Бог, и крест честной, и святая София Премудрость Божия». Язычники были наголову разбиты. Немногие спасшиеся с поля боя бежали в леса, побросав добычу, защитное вооружение, щиты, совни (копья с рубящим наконечником) «и всё с себя», даже 300 своих коней! О жестокости сражения говорит то, что среди новгородцев было убито десять знатных мужей, в том числе тысяцкий, Гавриил щитник, Нежила серебряник и др. Среди павших новгородцев летописец записал имя Федора Ума, «княжа децка», т.е. воспитателя княжих детей. Это говорит о том, что новгородцы наконец признали семью Ярослава «своей», настолько, что ближайший к Александру дружинник оплакан ими вместе с согражданами[69].
В 1235 г., по словам новгородского летописца, на нашу землю была наведена дьяволом новая беда: восстала «крамола между русскими князьями». А владимиро-суздальский летописец отметил этот год по-другому: «мирно было»[70]. Мирно было в Северо-Восточной Руси, но новгородцы и князь Александр смотрели гораздо дальше на юг, где земля опустошалась раздорами.
Ещё за год до этого Михаил Черниговский пошёл войной на Киев. Отразив нападение, князь Владимир Рюрикович с киевлянами и доблестный князь Даниил Романович (который станет вскоре антагонистом Александра) с галичанами ринулись разорять Черниговское княжество. Они опустошили много сёл, взяли на р. Десне несколько городов. Враги уже били тараном во врата Чернигова и метали в него из камнемёта ядра, каждое из которых могли поднять лишь четверо сильных мужчин. Михаил Черниговский, как считает новгородский летописец, обманно заключил с соперниками мир.
На обратном пути к Киеву изнемогшее от долгих грабежей и насилий войско Владимира и Даниила было атаковано у Торческа дружиной князя Изяслава с наёмными половцами. Хотя последние исчезли с карты как политическая сила, половецкие всадники всё ещё оставались отличными воинами. В жестокой сече Даниил Галицкий копьём и мечом гнал половцев, пока под ним не убили гнедого коня. Его войско бежало, сам князь едва утёк в Галич.
Войска Изяслава и Михаила Черниговского взяли и опустошили Киев; князь Владимир и его жена попали в половецкий плен; для выкупа они должны были занимать денег у немцев. Михаил стал княжить в Галиче, а Владимир – в Киеве. Но их кровавая власть была недолгой. В 1236 г. на Киев двинулся с низовыми и новгородскими полками Ярослав, отец Александра. Он взял город и одарил из богатой добычи новгородцев[71].
По Руси гуляли наёмники-половцы. Её грабили союзные князья, венгры и поляки. А князья продолжали неистово биться друг с другом, опустошая землю ещё хуже, чем иноземцы. В 1237 г., после новых битв и разорений, Михаил Черниговский изгнал из Киева Ярослава, а в Галиче посадил своего сына Ростислава. Татары уже шли на Русь, и когда дошли – обнаружили её в развалинах, выморенную голодом, с истреблёнными в усобицах княжьими дружинами и озлобленным до предела народом.
Святой князь Александр был свидетелем этой катастрофы, но тогда ещё не имел сил и не знал, что можно сделать для спасения Руси.

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 1948